Saturday, June 28, 2014

7 Их называли КР Репрессии в Карелии 20-30-х годов


на пенсию по состоянию здоровья (открытая форма туберкулеза), право на которую получает с 1 сентября 1937 года.
В это время репрессивный механизм в Карелии, как и по всей стране, уже набрал полные обороты. Поиски «врагов народа» продолжаются. 29 сентября 1937 года первичная парторганизация КНИИК на своем закрытом заседании рассматривает вопрос «О партийных проступках т. Пеккаринен».
Основные обвинения:
работая в типографии «Кирья», был окружен «врагами народа», в числе которых были Сузи, Термеля, Хюппенен;
на справках о ходатайстве персональной пенсии стоят подписи «врагов народа», в том числе Г. Ярвимяки;
ушел в отпуск из КНИИК, а затем на пенсию в период борьбы с «врагами народа»;
работая в издательском секторе КНИИК, хранил троцкистскую литературу;
будучи директором издательства «Кирья» в г. Ленинграде, чинил препятствия изданию литературы на вепсском языке.
Любого из этих обвинений, по тем временам, с лихвой хватало не только для исключения из партии, но и применения к нему самых жестоких мер со стороны НКВД.
Отвечая на выдвинутые обвинения, как убежденный и искренний член партии, как истинный боец революции, О. Пеккаринен сказал: «Я, как старый (имеется в виду с большим стажем.— П. В.) член партии, сделал много ошибок. Но я считаю, что сознательно я не вредил. Вы, вероятно, получили поручение исключить меня из партии. Вы подбираете   мелочи   и   занимаетесь   демагогией.
191

Но у меня еще держится в руках винтовка, я был и останусь красным и лучше вас всех буду биться на фронте...» И еще: «...Если меня исключат, то я буду бороться за партийную книжку до конца и уверен, что отдам ее только временно».
Но решение партийного собрания было предопределено заранее.
За исключение проголосовали все члены ВКП(б) института. 13 ноября 1937 года бюро Петрозаводского горкома партии утвердило решение первичной парторганизации и исключило О. Пеккаринена из рядов ВКП(б) «за связь с врагами народа; обман парторганизации при разборе вопроса о предоставлении ему персональной пенсии, за то, что рекомендации были подписаны врагами народа, за засорение складов издательства троцкистской и прочей контрреволюционной литературой, как не внушающего политического доверия».
Теперь  наступила очередь  действовать  НКВД.
Ночью 26 декабря 1937 года Отто Петрович и Хильда Ивановна Пеккаринены были арестованы. Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 2 февраля 1938 года их приговорили к 10 годам исправительно-трудовых лагерей каждого. Обвинения традиционны — контрреволюционная деятельность, проведение финизации и националистической практики.
Их дочь Майла Пеккаринен1, 1927 года рождения, после ареста родителей осталась одна и была определена в Петрозаводский детский дом, откуда в 1938 году ее забрала и увезла в г. Ленинград бабушка, мать Хильды Ивановны.
По  этапу О.  Пеккаринен  был  направлен  для
1 Майла Пеккаринен умерла в блокадном Ленинграде 18 июня 1942 года.
192

Семья OTTO Пеккаринена
отбытия наказания в исправительно-трудовой лагерь НКВД (ИТЛ) в Горьковскую область, X. Пеккаринен — в Карагандинскую область.
Начался самый тяжелый этап в их жизни. По приговору Особого совещания они не были лишены права переписки, поэтому по сохранившимся письмам Отто Петровича к дочери и жене можно судить об обострении его болезни. Понимая свое критическое состояние, он не строил иллюзий о своей дальнейшей судьбе.
В своем последнем письме к дочери писал: «Дорогая моя дочка. Я уже ответил на твое последнее письмо и поздравил тебя с 11-летием. Будь, моя дорогая, счастливее, чем твой отец, пусть судьба никогда не сделает тебя такой несчастной, как твой отец сейчас... Живите хорошо, будьте счастливы. Дорогая Майла, учись теперь старательно, пока есть у тебя такая возможность».
13 Зак. 331 193

27 декабря 1938 года Отто Петрович Пеккаринен умер в лагпункте № 1 Унжлага НКВД, ст. Сухо-безводное Горьковской области.
16 февраля 1990 года в газете «Ленинская правда» была опубликована статья «Возвращенные имена», где говорится:
«При пересмотре дела в 1957 году установлено, что Пеккаринен осужден необоснованно, виновность его объективными доказательствами не подтверждена. Материалы следственного дела сфальсифицированы. Следственный работник, который вел дело, за это осужден. Президиум Верховного суда Карельской АССР 2 марта 1957 года отменил указанное постановление в отношении Пеккаринена и дело прекратил.
В связи с тем, что Пеккаринен оправдан, он реабилитирован в партийном отношении».
Так закрылась трагическая страница в жизни Отто Пеккаринена — бойца революции, интернационалиста, одного из миллионов честных и преданных своим идеалам людей, погибших в годы сталинских репрессий.
Его жена — Хильда Ивановна Пеккаринен отбыла полный срок наказания в Карагандинском лагере, в одном из отделений совхоза-колонии, организованном в системе ГУЛАГа. Освободилась из заключения в 1947 году, а реабилитирована восемь лет спустя. Умерла Хильда Ивановна в Петрозаводске 23 мая 1980 года.

ПОД ЗНАКОМ Ъ
О М. 3. Никонове и его книге
Еще 2—3 года назад эта книга, безусловно, была бы признана антисоветской (а она действительно такая) и ее распространение было бы невозможно. Сегодня она начинает пробивать себе дорогу к широкой читающей публике, как и ее «старшая сестра» — книга Ивана Солоневича «Россия в концлагере», которая в тридцатые-сороковые годы значила почти столько же, как в семидесятые-восьмидесятые «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Работа М. 3. Никонова-Смородина (настоящее имя — Михаил Захарович Никонов) вышла в софийском издательстве Народно-Трудового Союза Нового Поколения (НТСНП) в 1938 году.
Полное название книги «Красная каторга. Записки соловчанина» в полной мере отражает ту задачу, которую ставил перед собой автор. Он попытался на доступном ему уровне, преломив общие тенденции через собственный более чем шестилетний опыт Соловков и Беломорканала, показать строительство и действие той грандиозной человеконенавистнической системы, которую теперь мы называем «Архипелаг ГУЛАГ». Тем именно и ценны записки М. 3. Никонова, что кроме богатейшего фактического материала они содержат в себе одну из первых попыток вдумчивого, уравновешенного анализа, стремления не
195


просто охаять, но понять, что же происходит в России — такой великой и такой униженной стране.
Сам М. 3. Никонов по происхождению из крестьян. Благодаря тому, что сумел получить образование землемера, он стал вполне заурядным представителем провинциальной интеллигенции, крепко державшей связь с землей. После первой мировой войны он вернулся домой, но обнаружил, что новая власть ничего не дала крестьянину и стоит непроглотным куском в горле. Так он становится руководителем одного из многих крестьянских бунтов, потрясших страну в начале двадцатых годов. Восстание было подавлено, М. 3. Никонов скрылся и по фальшивым документам многие годы скитался по стране, пока не был узнан и отправлен в Соловки.
Здесь М. 3. Никонов сполна познакомился с советской «пеницентиарной» системой, призванной будто бы человека исправить, «освободив» через труд от дурных наклонностей. Не раз лихая лагерная судьбина выбрасывала М. 3. Никонова на общие работы, и таскал тогда бывший землемер тяжеленные соловецкие бревна, а на Беломорканале рубал с плеча вручную каменный грунт. Выручало то, что был классным специалистом — с давних пор страстный любитель кролиководства, что обеспечивало тихую и относительно спокойную работу в питомнике для зверей. Но крепла сила к побегу, страстно желалось свободы. Ее смогла дать лишь Финляндия...
Эта книга может кому-то не нравиться, но знать ее надо. Потому что за нею — тысячи и тысячи людских судеб, вплетенных в кровавую ткань нашей истории. М. 3. Никонову очень хочется, чтобы   их   дело   не   пропало   даром,   и   потому
197

M. 3. Никонов-Смородин
Авторское и издательское предисловие к книге «Красная каторга»
Ългдкщ,, лиьою UA*vbt*>bCu<Ho<L или У&НА***ЧЛ
4^
o
рышгЬ
e цЪликомъ li
ОТЪ ИЗДАТЕЛЯ
Тяжелы» услов!* работы на зарубежномъ к» затрудняютъ продвижете дшке насущно нужной I тело. Эти обстоягельстИ вынудили насъ издать н
хументальный трудъ М. 3. Никоном,   ------
пнскн соловчанина", но тольк его половину, отлэживъ остальную часть, рисующую захватывающую картину начала poccifl-скаго лкхо.тЬтья въ лично вид-Ькномъ и мспытаниомъ авторонъ, до болЪе лучшихъ временъ.
.Красная каторга* обнимая время огъ ареста автора до его побъга (съ лишкомъ шесть л*тъ) естественно не можетъ претендовать на полноту использована богатаго матер|ала, нмъющагося у автора. Въ нашемь распоряженЫ имеются дальн-ьйиле труды М. 3. Никоном, являюимеся продолжетемъ н углублетИемъ докумен-тальиаго мемуара (.Концлагерь въ тайгъ") и въ форм* докумен-тальнаго романа (.Соловецки заговоръ").
Мы твердо надъемся —   настоящая документальная   книга вызоветъ спросъ на HTE у читателя  и даст-и'дать лалыгЬЯиие труды М. 3. Ннкокова.
198

понятно, отчего так часто он обращается к Братству Русской Правды — одной из полумифических организаций, будто бы объединяющей идейных борцов с большевизмом внутри СССР. Так сильно было желание выдать эту сказку за реальность, одновременно отказываясь от действительности.
Казалось бы, мелочь — новые правила «красной» орфографии не были признаны эмиграцией и по-прежнему повсюду там писали через «ять». Листаешь страницы книги М. 3. Никонова — пестрят черные птички непривычного знака, перелетают от строки к строке. Но за этим — символ. Символ отказа от сегодняшнего дня Советской России, невозможность принять его, поскольку только через этот отказ и видится будущее.
И все же, несмотря на всю нелюбовь к коммунизму, нигде М. 3. Никонов не опускается до травли и крика, чувствуется в его повествовании какая-то сдержанность и уверенность. Может быть, оттого, что за своей спиной он видит часть России?
Конечно, в книге есть масса недостатков, но хочется, чтобы о них получил когда-нибудь возможность судить сам наш читатель. Жаль лишь, что «Красная каторга» — только половина от задуманного М. 3. Никоновым, другая же половина, видимо, так и не вышла в свет. Мы же предлагаем небольшие отрывки из восьмой главы книги «Социализм строится».
КОНЦЛАГЕРЬ В ТАЙГЕ
«Глеб Бокий»1 с трудом добрался до пристани на Поповом острове, и мы выгрузили ящики с живот-
1 Здесь и далее см. примечания в конце статьи.
199

ными и запасы кормов прямо на пристань. Мороз все усиливался. Здесь на материке настоящая зима — все покрыто снегом.
Ночью животных погрузили в три товарных вагона. Первые два я запер на замок, а в третьем поместился вместе со своими спутниками — Гзе-лем и Васей Шельминым' в небольшом пространстве между клетками.
Незабываемые ощущения нового наполняли меня, да и моих спутников, по-видимому, тоже, неизъяснимой радостью. Поезд мчится куда-то в ночную тьму, останавливаясь на глухих полустанках и захолустных полярных станциях. На любой остановке мы могли исчезнуть, и нашего отсутствия не заметили бы по крайней мере сутки. Но снега засыпали все пути, и карельская тайга вплотную надвинулась и к путям, и к станции. Куда идти в эту тайгу без лыж, без компаса? А вот это ощущение возможности вырваться наполняло радостью. Только до теплых дней остается обождать. Летом тайга даст приют и скроет от преследователей3.
На вторые сутки станция Медвежья Гора приняла наши три вагона на одном из своих тупиков. Мы с любопытством осматривались. Смотреть было в сущности не на что, но нас радовал каждый пустяк, особенно же одиночные, незнакомые прохожие, пробиравшиеся по тропинкам. Отсюда нам предстояло ехать еще двадцать два километра в глухую карельскую тайгу на самый берег Онего.
Медгора — впоследствии столица Беломорско-Балтийского лагеря — совсем небольшой поселок. Хотя в нем и красовались два двухэтажных дома, однако, судя по казенной архитектуре, они принадлежали железной дороге. Главная медгорская улица, увы, односторонняя, вела
200

от вокзала к болоту и начинающемуся тут же шоссе... Сидя «на верхотурье» груженного кроличьими и транспортными ящиками автомобиля, я с любопытством посматривал на однообразные карельские пейзажи. Мы ехали по довольно широкому шоссе среди глухих лесов. Только две карельские деревушки попались на нашем пути. Шоссе шло к старинному городу Повенцу. Но мы, не доезжая до Повенца пяти километров, свернули прямо в тайгу на узенькую дорогу. Поездка принимала совсем фантастический характер.
Из глухой тайги на одном из поворотов глухой дорожки неожиданно вынырнул людской муравейник — командировка. «Сорок восьмой квартал». Здесь я впервые лицом к лицу столкнулся с новыми формами лагерного быта. Это был типичный для «каторжного социализма»4 лагерь, возникший в девственной тайге, где не только не было никаких построек, но даже и тропинок.
Первая тысяча заключенных была выгружена из вагонов на станции Медвежья Гора в августе месяце'1 и шла двадцать два километра прямо в тайгу. Здесь, прямо под открытым небом, и начали они свою многотрудную жизнь. Первые дни строились в болотистом грунте землянки, просто сараи и наконец, палатки. Сплошные двухэтажные нары давали возможность поместиться каждому человеку только при условии расположения вплотную, то есть обычная для советских переполненных тюрем норма — восемьдесят, девяносто сантиметров (по ширине) на человека считалась достаточной и здесь.
Мы ехали по улицам «полотняно-земляночно-го» города. Палатки, по-видимому, были пусты, ибо обитатели находились, конечно, на работе. Наш грузовик свернул опять в лес по только что
201

проложенным просекам и наконец остановился перед стройкой. Большая поляна, расчищенная от растущего леса, занята разбросанными всюду кучами, штабелями, россыпью всяких сортов строительных материалов. Большую же часть поляны заняли возводимые из этих сырых материалов сооружения, частью похожие на дома, частью еще бесформенные. Перед одним из таких сооружений наш грузовик остановился. Быстро соскочив на землю, я первым делом побежал посмотреть, нет ли тут хоть какой-нибудь закуты для наших животных. Судя по некоторым признакам, мы находились около строящегося крольчатника. Проем без дверей вел в длинный дощатый коридор, только что, очевидно, покрытый. Я был рад хоть и этому пристанищу и вместе со своими спутниками принялся поскорее перетаскивать ящики в коридор, кормить животных. Нам нашлось помещение тут же, в одном из только что слепленных на скорую руку отделений крольчатника.
Предоставив компаньонам устраиваться с жильем, я пошел на поиски начальника лагпункта —агронома Сердюкова. Мне было нужно добыть кормов для животных и оформить наш приезд. Увы, агроном Сердюков оказался, в конце концов, хуже чекиста, ибо был он из коммунистов. Продовольствие для животных он дал мне с большим трудом.
— Какое мне дело до ваших животных? — говорил Сердюков.— Вы же не делали сюда заявок на корма.
— Да, но ведь я прошу только об отпуске кормов заимообразно, на несколько дней, до перевозки сюда наших запасов,— возражаю я.
Сердюков знать ничего не хотел. Ларчик с его противодействием,   впрочем,   открывался   весьма
202

просто: до него дошли слухи о разногласиях Туо-майнена' с некоторыми влиятельными чекистами, а по сему случаю Сердюков находил выгодным Туомайнену пакостить. Типичный продукт «марксистского вывиха мозгов», агроном Сердюков (и не плохой агроном!), зачеркнув у себя всякого рода буржуазные понятия и чувства, вот вроде чести и совести, действовал в делах государственных, руководствуясь показной «коммунистической целесообразностью», в личных же своих делах и отношениях он разрешал себе все, что могла вынести его небрезгливая натура: ложь, провокацию, предательство и многое другое из коммунистически-чекистского арсенала.
Я возвращался опять в строящийся зверосовхоз вместе со встретившимся мне в конторе новым работником питомника, приглашенным еще Туомай-неном,— старым егерем князя Путятина Трушни-ным. Старик, попавший сюда с самого основания командировки, услужливо показывал мне строящиеся сооружения.
Высокий, плотный дощатый забор с метровым «фундаментом» из горбылей в земле уже вырос вокруг нового питомника, рассчитанного на пятьсот пар лисиц. Рядом строился «главный дом» для администрации, а по другую сторону дома — стройные ряды соболиных клеток, также обнесенных высоким забором. Сзади питомника, ближе к Онежскому озеру, маленький питомник — изолятор для больных животных и тут же дом для ветеринарных надобностей: аптека, лаборатория. Но самое большое здание было заложено тотчас же за соболятником: маточные корпуса крольчатника длиною в двести с лишним метров и во всю их длину сеть кроличьих выгулов с крытыми ходами, длиною в сто пятьдесят метров каждый.  Предполагалось
203

ежегодно выращивать здесь тридцать тысяч кроликов.
Через три месяца упорной работы до наступления зимы были сделаны только некоторые здания, часть питомника. Но работа не останавливалась и зимой — не в обычаях ГПУ соблюдать сезоны. У чекистов строительный сезон продолжается круглый год. В наскоро сколоченных из сырого леса зданиях затапливались железные печки, и шла в мороз даже кирпичная кладка. Можно представить себе вид этих сооружений, сляпанных зимой! Покосившиеся, рассохшиеся постройки требовали   капремонта   после   первого   же   лета.
Зимой командировка строителей помещалась в палатках, землянках и наскоро сколоченных дощатых сараях, с двухэтажными нарами. В постоянном полусумраке этих сараев, среди копошащихся групп людей, таких же, как и он сам, «кулаков», текла жизнь работника строительства, мерзнущего часов десять — двенадцать на морозе и не имеющего возможности спать иначе, как не раздеваясь и ничего с себя не снимая.
Жизнь этого приполярного пункта начиналась с шести часов. Дневальный около дежурки ударял в колокол, снятый с древней церкви в Повенце, и все приходило в движение. Охотников умываться, конечно, было мало. У кипятильников быстро вырастали очереди. В воздухе стояло крепкое слово. Шпана всюду была перемешана с каэрами и, как всегда, бранилась самыми последними словами. Вторая очередь вырастает за утренней кашей (со следами масла). Так из очереди в очередь путешествует ошалелый каторжанин и едва успевает наскоро поесть и выпить кружку горячего кипятку.
Ровно в семь, после поверки, начинается развод
204

на работы — как везде делается он в лагерях. Перед строем рабочих выходят десятники, вызывают согласно составленным накануне нарядам заключенных, составляют из них группы и дают им задание (обычно — урочное). Отправляющиеся в лес получают пропуск, отмечаются у дежурного стрелка и идут, если они возчики, к завгужу* в конюшни-землянки за лошадьми.
В двенадцать часов три удара в колокол собирают всех работающих, вновь вырастают очереди около кухни и кипятильни. В шесть вечера в последний раз дается кипяток.
Как и всюду в лагерях, на командировке есть «красный уголок» с портретами и бюстами вождей, газетами и книжным шкафом с «массовой» литературой, то есть брошюрами по вопросам, изложенным в «азбуке коммунизма».
Командировкой ведает начальник, обычно из чекистов. В его распоряжении находится и охрана — «вохр»1*. Но задачи охраны теперь совершенно иные, чем в старосоловецкие времена. Она несет сторожевую службу и в жизнь заключенных и работу не вмешивается.
Тотчас за командировкой проведена от берега Онежского озера до небольшой речки граничная линия и прорублена просека. На просеке стоит два поста («две попки») — вот и вся охрана. Настоящую же охрану несут вне лагеря опергруппы путем расстановки засад.
Старосоловецкие традиции отошли в область преданий. Больше уже никого не убивают за сапоги, а при действительном убийстве (даже при побеге) ведется дознание — не было ли предумышленного убийства.   Только   в  специальных   командировках,
* Заведующий гужевым транспортом.
205

как вот на Куземе (неисправимая шпана из малолетних), остается режим расстрелов, но и его, этот режим, хранят в тайне. Теперь на сцену выплыл иной фактор — тяжелый, трудно выполнимый урок9. С выполнением урока связана выдача самого необходимого продукта — хлеба. Борьба за хлеб ведет к потере трудоспособности, к опусканию на дно лагерной жизни и к смерти в одной из лагерных морилен, как вот на острове Анзере'". Истребление людей пошло в увеличивающейся прогрессии, но чекисты оставались в стороне: людей губила созданная чекистами лагерная си-
стема.
ма.
Иным стал и строй лагерной жизни. Например, роль ротных командиров совершенно переменилась.  Если  раньше  ротный  был   на  одной   ноге с чекистом, то теперь он стал козлом отпущения за  неполадки   по  обмундированию   и   кормежке заключенных. Беспардонная шпана не ставит его и  в  грош,  ругает самыми  последними  словами, обращается к  нему со всякими  требованиями о своих нуждах. Практически, конечно, от всех этих требований  командир отделывается ссылками на аппарат, а ругатель все равно идет на работу и без обуви,  ибо,  если  он   не  пойдет,  то  не  получит хлеба.
Так постепенно уходила в область преданий старая каторга, на ее смену шел «каторжный социализм».
БЕРНАРД ШОУ. ПОЭТ КАТОРГИ В наше общежитие стал заходить иногда знакомый Дрошинского11 Перегуд, бывший священник, тщательно скрывающий свое звание. Он приносил с собою всегда ворох всяких новостей. Как только
206

мы оставались одни, он их выкладывал. Надо отдать справедливость — его осведомленность была изумительна. Однажды в феврале 1931 года он пришел со значительным видом и, улучив минуту, шепнул мне:
— Новости замечательные.
— А ну?
— Происходит что-то странное. Весь Парандов-ский и Ухтинский тракты — самый центр лесозаготовок — очищаются в самом срочном порядке от заключенных. В двадцать четыре часа уничтожаются все лесозаготовительные командировки, сносятся наблюдательные вышки. Людей целыми поездами увозят в неизвестном направлении.
И у. нас на командировке стало тревожно. Откуда-то прибыло большое подкрепление нашей охране, и охрана торчала всюду. Нам строго воспретили отлучаться с места работ и следили за нами неотступно.
Каторжане притихли. Хорошего из этих таинственных приготовлений никто не ожидал. Боялись, как бы дело не закончилось общей расправой. Может быть, эти слухи распространяли чекисты?
Только спустя две недели мы узнали, в чем дело. В «Известиях» появилась смехотворная статья Бернарда Шоу о его путешествии в Советскую Россию. Он пространно повествовал, как в буфетах на всех попутных станциях мог доставать все необходимое, наблюдал даже изобилие припасов, выбрасывал из вагона коробки, банки, свертки с провизией, врученные ему друзьями при отъезде из Англии. Писания эти понятны: почтенный старец, очевидно, не был жуликом, а, стало быть, не имел понятия о быстроте и ловкости рук чекистских жуликов. Приготовить несколько бутафорских буфетов и станционных базаров с продажей
207

продуктов на иностранную валюту было ведь совсем просто. Значительно труднее было убрать лагеря из района лесозаготовок и перебросить их в другое место. Но и это было выполнено, чтобы оставить в дураках Бернарда Шоу и его спутников'".
Именно тогда у чекистов возникла мысль использовать освободившиеся от прекращения лесозаготовок толпы заключенных на проведение в жизнь старинного проекта (1867 г.) соединить Белое и Балтийское моря водным путем посредством канала от Онежского озера к Белому морю1'. Ко времени приезда «знатных иностранцев» на станции Медвежья Гора на всех лагерных учреждениях и бараках с заключенными появились новые вывески:
— Беломоро-Балтийский канал.
Между тем работы на канале начались спустя только несколько месяцев после отъезда Бернарда Шоу и не сразу14.
Чекистам надо было доказать вздорность обвинения, будто они на заготовку экспортного леса употребляют в качестве рабочей силы заключенных1 '. И они это доказали с большой пользой для себя и ловкостью, так что даже Бернарда Шоу нельзя обвинить в соучастии и укрывательстве чекистских злодеяний.
Вскоре мне пришлось встретиться с заключенными, переброшенными в срочном порядке с Парандовских лесозаготовок. На нашу командировку они были присланы для осушительных работ.
Я подошел к группе землекопов.
— Вы с Парандова?
— Да. С тридцать седьмой"',— ответил высокий,   несуразный   парень   с  веснушчатым  лицом.
208

— Натерпелись, должно быть, с переселением?
— И не скажите,— говорит парень тенорком,— думали на край света увезут, а оно — повезли, повезли, да в лес, да в лес. Верст двадцать пешком перли. В какие-то пустые бараки пришли. Мудрено,— закончил он, почесав затылок.
— Ты, Карп Алексеевич, рассказал бы это самое в стихах,— посоветовал парню сухощавый старик, по-видимому кулак, втыкая лопату и одолжаясь у Карпа Алексеевича табаком.— Он это может,— обратился старик ко мне.
— Вы пишете стихи? — удивился я, приглядываясь к нескладной фигуре парня.
— За это и сижу,— усмехнулся Карп Алексеевич.
— Он свои стихи на память жарит,— продолжал сухой старик.— Ну, чего не начинаешь?
Карп Алексеевич бросил лопату и, посмотрев на меня светлыми глазами, сказал:
— Ну, вот хоть на мотив «Трансваль, Транс-валь» есть у меня.
И зачитал наизусть звучное, полное огня стихотворение. И по мере того как он читал, его настроение передавалось слушателям. Истомленные работой, оставив свои лопаты, молча слушали ближайшие рабочие эти звенящие их слезами, горящие их скорбью, звучные строфы, с частым припевом:
Глумится сила темная над Родиной моей.
Карп Алексеевич Поляков, человек, едва умеющий писать, не имеющий понятия о законах стихосложения, был поэт — Божьею милостию!
Я постарался вытащить его со дна и устроить в крольчатник.
14 Зек. 3317 209

КАТОРЖНЫЙ СОЦИАЛИЗМ
Лагерная жизнь делала все более и более крутые повороты. Сначала сильно сократилась охрана, которая теперь несла главным образом караульную службу. Серое стадо заключенных вдруг получило производство в ранг «лагерников» и права рабочих социалистического отечества. Общие собрания рабочих, производственные совещания, тройки и всевозможные комиссии прочно вошли в лагерный обиход. Во главе всего встала незаметная ранее организация КВЧ (культурно-воспитательная часть). Выгонка пота из заключенных была поставлена этой почтенной организацией на должную высоту. Группу рабочих стали называть бригадой, а старшего рабочего бригадиром. В моду вошел бригадный способ работы. На сцену выплыло «социалистическое соревнование»17. Бригады заключали между собой договор (понуждаемые к тому КВЧ) о повышении урочной выработки. КВЧ, заключавшее эти договоры, вело точный учет работы, содействуя выкачке из рабочих всех сил в порядке «соцсоревнования». В зависимости от результатов этого соревнования давались разрешения на свидание с приезжавшими в лагерь близкими, право на дополнительные письма (сверх разрешенного одного письма в месяц), на премиальное денежное вознаграждение и прочие блага. Жизнь усложнялась. У заключенного, отягченного работой и «культнагрузкой», совершенно не оставалось времени для себя. Грамотные и имеющие образование должны были учить неграмотных, участвовать в спектаклях, читать лекции. Все это считалось «культнагрузкой». Наконец, в руках КВЧ оказался еще один стимул к выкачиванию пота — зачет рабочих дней. Каждые три месяца, проведен
210

ные заключенным в ударной работе, могли считаться КВЧ за четыре, пять и даже, в отдельных случаях, более.
В лагерной работе вводился общий для всего Союза порядок, но рабочий понуждался к работе изо всех сил столь энергичными средствами, как голод и зачет рабочих дней. Создавалось вопиющее противоречивое неравенство в положении между рабочими и привилегированными людьми — администрацией и специалистами. Специалисту, нужному в работе, предоставлялись всякие льготы, включительно до жизни в лагере с семьей. Рабочему — ничего. Усиленная работа быстро переводила его в разряд инвалидов, и рабочий выходил в тираж. Ценность рабочего равна нулю, ценность специалиста — огромна. Однако не нужно думать, что положение специалиста в этой системе прочно. Во всякое время и всякий специалист может очутиться на дне в роли рабочего.
Доведенную до апогея эту систему мне пришлось наблюдать на Беломоро-Балтийском канале, и там же я узнал настоящий вкус хлеба социализма.
Производственные совещания были средством понуждать специалистов к более энергичной работе. На этих совещаниях специалисты и бригадиры делали доклады о своей работе и о плане предстоящих работ. С критикой должны были выступить бригадиры и рабочие. В конце концов дело шло опять-таки о наиболее действенных способах выкачивания пота из рабочей массы, а в среде начальственной и полуначальственной сводилось к склоке и подсиживанию.
Шаблон социалистического строительства требовал   проведения   всякой   работы   кампаниями.
211

Всякой работе предшествовала подготовка кампании, а затем и ее проведение. Так, например, после гибели большей части крестьянского скота в колхозах — всесоветский фермер спохватился и решил большевистскими    мерами    возродить    животноводство.   Началась   животноводческая    кампания. Центральные   и   местные   газеты   заполнены  специальными статьями по животноводству, написанными,   конечно,   не   специалистами,   а   людьми партийными, твердо верящими в основное положение  всякого  коммунистического  мероприятия: для   коммуниста   невозможного   не   существует. Читать большинство этих статей было бы забавно, если бы они помещались в сатирических журналах,  а  не  в  «Известиях»  и  «Правде».  В статьях этих отыскивались новые корма для скота, рекламировалось кормление безлиственными  ветками, мхом. Тут же можно было ознакомиться с химическим составом новых кормов, но о переваримости и физиологически полезной энергии ни слова*. Одно время эта газетная кампания наконец докатилась  до вопросов  вывода  новых  пород  и форм сельскохозяйственных животных. Было написано   по   этим   вопросам   много   несообразного, нелепого и, разумеется, ненаучного. Эти вопросы автоматически сделались предметами обсуждений производственных совещаний. На нашей командировке они  стали  муссироваться  в  примыкающей к зверосовхозу сельскохозяйственной ферме (сель-хоз).
Бригадиры сельхоза на производственном совещании, возглавляемом  агрономом — коммунис-
* Опилки, например, по питательности не ниже картофеля, но на усвоение имеющихся в них питательных веществ организм тратит больше, чем этих питательных веществ в опилках имеется.
212

том Сердюковым, занялись обсуждением вопроса о выводе новых форм и пород сельскохозяйственных животных. Но, рассуждая о скрещивании отдельных животных, бригадиры в объекты своих опытов включили и разводимых у нас зверей. Пришлось им свои предложения послать к нам в зверосовхоз. Каким образом обсуждались эти вопросы чистой биологии — я не знаю, но список опытов начинался с перечисления заданий. Сельхозцы хотели иметь:
1. Корову с мясом кролика и с мехом соболя.
2. Овцу с  мехом  черно-серебристой  лисицы.
3. Свинью с кожей лошади.
Список этот был довольно длинен, но я, к сожалению, его не запомнил18.
Федосеич, рассматривая список, долго думал, к какому элементарному руководству по генетике отослать авторов этих измышлений. Я посоветовал ему просто послать их к черту.
ЕДУ В ПЕТРОЗАВОДСК Зоотехник питомника Серебряков19 отсидел девять лет — год ему скинули «по зачетам». Его выпустили на свободу, продав предварительно Союзпушнине20. В этой организации он стал инструктором по звероводству и ездил по питомникам Крайнего Севера. На освободившееся место Туомайнен назначил вновь прибывшего заключенного, крупного коммунистического деятеля из Союзпушнины Емельянова, бывшего эсера, знакомого еще с довоенной ссылкой21. Емельянов, типичнейший продукт коммунистического болота, сразу же освоился со своим новым положением — сделался прежде всего агентом ИСО22. Узнав о неладах Туомайнена с лагерным начальством, Емельянов   решил    использовать   благоприятную
213

обстановку и самому занять его пост. С этой целью он потихоньку стал подкапываться под Туомайнена.
Дела звероводного хозяйства шли по внешности хорошо, лисицы давали рекордные приплоды, соболя стали регулярно размножаться в неволе, кролики, оставшиеся в живых после эпизоотии23, умножились до внушительной цифры. Слава о питомнике распространилась по заинтересованным в этом деле советским кругам, и в хозяйство наше стали приезжать научные работники, политические деятели, высшие сановные чекисты из Москвы и Петербурга.
— Придется тебе, Смородин, ехать в столицу Карелии — Петрозаводск,— сказал однажды мне Туомайнен.— Там у Карелпушнины не идет дело с кроликами. Ты поможешь наладить. Я за тебя поручился. Не подведешь?
Через несколько дней я шел в Медвежью Гору за командировочными документами для поездки в Петрозаводск.
Впервые после вывоза с Соловков я один с пропуском в кармане шел по лесной дороге. Километра через два дорога выходила на широкий тракт из Повенца в Медгору. Мне осталось еще пройти двадцать километров.
Вот она — свобода — совсем близко. Стоит мне пройти несколько километров за Медвежью Гору — и я буду вне власти ГПУ. С удовольствием всматриваясь в лесную чащу, дышу теплым весенним воздухом, готов кричать от радости. По дороге иногда попадаются «вольные», идущие в разных направлениях. Они с любопытством смотрят на незнакомого человека. На мне нет ничего лагерного— я в штатском, но они чувствуют инстинктивно во мне чужого.
214

Около дорожного моста из кустов выходит охранник и требует пропуск. Пока он читает бумажку, я всматриваюсь в его лицо. Подавая ее обратно, он кивает головой. Какая необычайная разница с прежними порядками.
В управлении вторым отделением СИКМИТЛа24, куда относится наша командировка, по обыкновению людно и накурено. Мне быстро приготовили документы и выдали путевые деньги. Оставалось только начальнику подписать мой личный документ. Секретарь Якименко исчез где-то в лабиринте дверей. Через полчаса он, вызвав меня к себе в кабинет, коротко сказал:
— Идите обратно.
— А путевые деньги?
— Сдайте.
Я был в полном недоумении. Туомайнен, выслушав мой доклад, начал звонить по телефону, с кем-то вести разговоры.
Только на следующей неделе после вторичного путешествия я получил наконец документ с пометкой на нем: «Следует без конвоя».
На железнодорожной станции Медвежья Гора была обычная сутолока. Я вмешался в толпу, жадно всматривался в лица встречных, прислушивался к разговорам.
В вагоне по преимуществу крестьяне и советские служащие. Я расспрашиваю о житье в деревне. Комсомольцы и вообще молодежь рассказывали об успехах коллективизации. Крестьяне предпочитали отделываться общими фразами:
— Идет коллективизация, ка-к же. Только вот посеять толком не успели...
В Петрозаводске, на станции, в бывшей жандармской  дежурке,  скучающий  чекист  прочитал
215

мой документ и сказал, куда явиться на регистрацию.
Иду по улицам Петрозаводска. В толпе прохожих на меня никто не обращает внимания — это меня радует. Иду я совершенно машинально, свертывая из одной улицы в другую, останавливаюсь перед афишами, читаю всякие объявления. Вот большая церковь. В ограде построены какие-то дощатые сараи. В церковь входят и из нее выходят люди, по большей части с папиросами в зубах. Над вратами церкви доска с надписью:
— Столовая № 2 Петрозаводского нарпита.
Ветром наносит противный запах, присущий советским столовкам. Я ускоряю шаги и ухожу к Онежскому озеру на пристань. Здесь базар. Десятка полтора баб и стариков продают кошачьи порции масла, яйца и крупу в маленьких мешочках. Цены на все убийственные: масло двадцать рублей кило и в таком же роде все остальное. При заработке в пятьдесят рублей в месяц чернорабочий, разумеется, и мечтать не мог купить что-либо на этом базаре. Продукты питания выдаются ему по карточкам и, разумеется, в совершенно недостаточном количестве. Стояла глухая пора разгара коллективизации. Изголодавшийся обыватель был весь погружен в гадания о том, по какому талону и когда будут выданы какие-нибудь дополнительные пайки или пуговицы, нитки и прочие предметы «ширпотреба».
Я внимательно всматриваюсь в лица. Ни одной улыбки. В толпе нет веселого шума: все серо, однотонно.
Часа через два я зарегистрировался у какого-то сосланного сюда советского сановника и направился к месту работы.
Над  воротами,   в  длинном  и  сером  заборе,
216

у самого берега Онежского озера, я отыскал нужную мне вывеску — «Карелбаза кролиководства».
Обширный, размером в несколько гектаров участок, местами засеянный злаками, местами поросший травой. Посреди большой серый дом: крольчатник Карелбазы со складами и квартирой зава.
Базой заведовала комсомолка, бывшая замужем за немцем, бывшим русским офицером-артиллеристом,  ныне красным  командиром  в  отставке.
Невеселые были дела в Карелбазе. Уже третий год, как одни и те же пятьдесят самок сидят в клетках, а приплод большею частью гибнет, не доживая до реализационного возраста. Комсомолка окончила московские курсы кролиководов, училась там целых четыре месяца. Ее напичкали разного рода знаниями, мало относящимися к кролиководству, и не научили работать с кроликом... Был уже июнь месяц, на дворе росли высокие травы, а кролики не получали зеленого корма.
— Почему же вы им не даете травы? — недоумеваю я.
Комсомолка говорит что-то мало вразумительное о своем недосуге. После, когда мы узнали друг друга поближе, она созналась: боялась отравить кроликов. Она не имела никакого понятия о травах — главном питании кроликов.
Вечером мы втроем пошли в кино. Демонстрировался длиннейший фильм с участием предателей эсеров и эсдеков, с раскаившимися инженерами-вредителями, работающими на социалистических стройках, и прочей дребеденью советского агитационного хлама.
— Понравилось? — спрашивает меня комсомолка на обратном пути.
— Нет,— откровенно признался я.
217

— Почему? — удивляется комсомолка.
— Я видывал настоящее, хорошее кино прежнего времени.
Комсомолка помолчала, потом, взглянув на молча шедшего рядом мужа, сказала:
— Эмиль никогда не рассказывал мне про прежнее кино. А уж как бы мне хотелось посмотреть.
Муж поспешил перевести разговор на другую тему.
Две недели проработал я в крольчатнике, привел животных в порядок, научил комсомолку необходимым приемам по уходу за кроликами, ознакомил с рациональным кормлением. Дело кролиководства в Карелбазе имело все шансы на развитие. Однако вышло совсем наоборот. После моего отъезда комсомолку командировали на другую работу, а новая работница принялась за дело по-своему, и крольчатник влачил вновь жалкое существование, как и большинство крольчатников в Союзе.
С тяжелым чувством ехал я обратно в лагерь. Одно меня утешало в моей печали: развязка близка. Атмосфера вокруг коммунистов была накалена, и взрыв мог произойти каждую минуту.
ОПЯТЬ НА ДНО
По сигналу из центра по всему пространству Советского Союза началась кроличья кампания. Нужно было в срочном порядке организовывать кроличьи совхозы. Строители социализма, засучив рукава, принялись за новое дело. Однако оно шло, и не могло не идти, из рук вон плохо. Налицо не оказалось даже настоящих любителей кролиководства, а специалистов по промышленному кролико
218

водству не было совершенно. Туча брошюр и листовок по кролиководству вносила в дело только путаницу. Кролики гибли массами. В местах заключения уже появились кролиководы-«вредители», сидевшие за «сталинских быков», как острили крестьяне25.
Между тем в Повенецком зверосовхозе численность кроличьего стада достигла пятнадцати тысяч голов (тридцать тысяч ежегодной продукции). В хозяйстве были свои кадры опытных промышленных кролиководов, подготовленные на целом ряде курсов.
Члены Карельского правительства во главе с Гюплингом, посещавшие неоднократно крольчатин обратились к Туомайнену с просьбой органа вать в Повенце курсы для подготовки кролиководов для Карелии. С одобрения ГУЛАГа Туомайнен принял это предложение и поручил дело мне.
Каждое утро ходил я в Повенец в отведенную для кролиководных курсов школу. На обширном школьном дворе был устроен прямо под навесом временный практический крольчатник на сто десять производителей. Здесь проходили практические работы курсанты. Крольчатником ведала одна из моих учениц — бригадир Полина Грачева. Она знала свое дело до тонкости, была из лучших работниц. Ее приветливые синие глаза, милое русское лицо и московская простая речь никогда не навели бы на мысль, будто она сидит в лагерях за воровство. А между тем она была воровка-рецидивистка.
Пятьдесят курсантов были командированы на повенецкие курсы крупными карельскими хозяйственными организациями. В большей своей части они были или комсомольцами, или коммунистами. Среди них — десятка полтора женщин.
219

Под вечер около животных оставалось только двое дежурных. Закончив работы, мы ведем тихие разговоры о нашей жизни, о будущих условиях работы.
— Как бы не попасть на ваше место,— вздыхает комсомолка.— Как начнут дохнуть кролики — и не оправдаешься.
— Что ж, и в лагерях люди живут. На свободе хлеба иной раз не достанешь, а в лагере паек каждый день,— утешает комсомолец.
Эту зависть к заключенным я встречаю не впервые. Ее высказывали и крестьяне и советские служащие.
Времена были тугие. Курсантов кормили кое-как. Присмотревшись к курсантам, я нашел сред* них немало людей, скрывших под личиной комсомольца или комсомолки совсем другое, враждебное власти лицо. Жестокая жизнь гнала обезумевших от ужаса людей искать спасения где только можно...
Два месяца промелькнули незаметно. Курсанты благополучно выдержали экзамен и разъехались. Я вернулся на работу в зверосовхоз...
Туомайнен продолжал вести неравную борьбу с лагерным начальством, но просчитался. Во время его отъезда в служебную командировку в Москву, Александров2*1 произвел в зверосовхозе чистку и лишил Туомайнена ближайших сотрудников-заключенных.
В один из октябрьских холодных дней 1932 года ко мне вошел стрелок.
— Смородин Семен Васильевич,— прочитал он по записке.
Я понял все. Значит, настала и моя очередь.
Мне дали полчаса на сборы. Я собрался, наскоро простился с пораженными неожиданностью происходящего друзьями и отправился с вещами
220

в дежурку. Там уже поджидал меня Федосеич. Я взглянул на его согбенную дряхлую фигуру и забыл про свои несчастья. Я еще полон сил, а из него лагерь уже вымотал все силы и теперь толкал старика в могилу.
Через час мы в сопровождении конвоира ехали на грузовике в Медвежью Гору. Нас отправляли на канал на общие работы. Я попадал снова на дно лагерной жизни, в одно из самых гиблых лагерных мест — Белбалтлаг.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Соловецкий питомник пушных зверей, где работал М. 3. Никонов-Смородин, был разделен, и часть его перебазировалась на материк в ноябре 1930 года. «Глеб Бокий»— пароход, перешедший в собственность Соловецких лагерей от монастыря и названный так по имени Г. И. Бокия — начальника спецотдела и члена Коллегии ОГПУ, курировавшего СЛОН. Пароход курсировал между Кемским пересыльным пунктом УСЛОН, который находился на Поповом острове (ныне — Рабочеостровск), и Соловками, перевозя заключенных и грузы. В 30-е годы судно принадлежало Белбалтлагу, а когда сам Г. И. Бокий был репрессирование августе 1937 года оно было переименовано в «Михаил Громов».
2. Гзель Константин Васильевич и Василий Шельмин — товарищи M. 3. Никонова-Смородина еще по работе в Соловецком питомнике.
3. M. 3. Никонов-Смородин замышлял побег уже довольно давно, но осуществить его удалось лишь через три года. 4 сентября 1933 года он в компании еще трех заключенных (Митя Сагалаев, Петр Харитонович Хвостенко и Василий Иванович Сычев, последний погиб в стычке с пограничниками) бежал из зверосовхоза Белбалтлага из-под Повенца и через 38 дней перешел границу с Финляндией.
4. M. 3. Никонов-Смородин на примере СЛОНа и Белбалтлага  выделяет  три  этапа  в  истории  советской   каторги:
1) 1922—1926 годы — умышленное и бессмысленное угнетение и физическое уничтожение заключенных, произвол администрации концлагерей.
2) 1926—1930 годы—начало использования дарового труда заключенных с целью извлечения прибыли  или,  по  крайней
221

мере, для самоокупаемости лагерей. Этот период автор называет «френкелизацией» по имени Н. А. Френкеля, которого считает «отцом» системы эксплуатации труда заключенных. (О Н. А. Френкеле см.: Беломорско-Балтийский канал им. Сталина. История строительства. Под ред. М. Горького и др. ГИЗ «История фабрик и заводов», 1934. С. 97—101; Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. М., 1989. Т. 2; С. 73—77, 126—128; Чухин И. И. Каналоармейцы. Петрозаводск, 1990. С. 30—31).
3) С 1930 года — этап «каторжного социализма», активное применение труда заключенных в народном хозяйстве. В этот период в качестве «стимула» для повышения производительности труда выступает урочное задание, т. е. фиксированная норма выполненных работ вне зависимости от потраченного на них времени, а также система «зачетов», т. е. ударное перевыполнение нормы, благодаря чему сокращается срок заключения.
5. Имеется в виду, видимо, август 1930 года.
6. Туомайнен Карл Густович — бывший заключенный, после освобождения заключил контракт с ОГПУ для работы в лагере в качестве вольного специалиста. Заведующий Соловецким питомником и старейший его сотрудник, с переездом на материк — зав. зверосовхозом Белбалтлага.
7. «Шпана» — осужденные за чисто уголовные преступления.
«Каэры» — «контрреволюционеры», т. е. осужденные по ст. 58 УК. Эти заключенные ничего общего с уголовным миром не имели.
8. «Вохр» — в данном случае внутренняя охрана на командировке, в отличие от охраны внешней — разбросанных вокруг лагеря засад.
9. На Соловках урок существовал по крайней мере с 1925 года.
10. Остров Анзер (находится в группе островов Соловецкого архипелага) входил в состав IV отделения Соловецких лагерей и служил последним пристанищем свозимым сюда ослабленным и безнадежно больным заключенным. Большая часть из них умирала, кто своей смертью, а кому и «помогали». Только за восемь месяцев 1929—1930 годов здесь умерло 979 человек. Их даже не успевали хоронить, трупы просто сваливали в специально вырытые большие ямы, которые сверху слегка забрасывали еловыми ветками и землей. (См.: Чухин И. И. Каналоармейцы. С. 40—42.)
11. Дрошинский Ричард Августович. М. 3. Никонов-Смородин познакомился с ним уже на материковой звероферме.
222

12. Здесь у M. 3. Никонова-Смородина очень много путаницы. Б. Шоу приехал в Советский Союз 21 июля 1931 года и за 10 дней побывал в Москве, Ленинграде и Тамбовской области. Никаких упоминаний о том, что он проезжал через Карелию — нет. В Медвежьей Горе он никогда не был и вывесок «Бело-морско-Балтийский канал», конечно же, видеть не мог.
Статья, о которой говорит М. 3. Никонов-Смородин, была опубликована в «Правде» 28 июля 1931 года. В ней Б. Шоу действительно рассказывает с присущим ему юмором, что продукты, взятые в Англии, где боялись, что в России голод, были выброшены из вагона, т. к. опасения оказались совершенно напрасными. (В действительности, кстати, сам Б. Шоу никакой провизии не брал, это сделала одна из его спутниц. Эти продукты никто, конечно, не выбрасывал, англичане отдали их в качестве чаевых персоналу московской гостиницы.)
«Принимающая сторона», естественно, сделала все, чтобы великий писатель (который никогда не скрывал своих социалистических взглядов и симпатий к СССР) не увидел ничего, что могло бы его огорчить. Сам Б. Шоу с иронией отмечал, что «я жил и путешествовал с полным комфортом (меня принимали так, как если бы я был Карл Маркс)». И все же «бутафорские буфеты с продажей продуктов на иностранную валюту» — это явный вымысел М. 3. Никонова-Смородина, поскольку столь грубый обман моментально бы вскрылся.
Б. Шоу приехал в СССР не по приглашению правительства, во многом просто случайно, а Пирсон Хескет считает даже, что поездка Б. Шоу в Россию была для него самого полной неожиданностью. По возвращении в Англию, Б. Шоу со всей присущей ему страстностью начал кампанию в защиту СССР,  выступая с  многочисленными  докладами  и  статьями. Со стороны Сталина и его окружения не было никаких намеков к этому, Б. Шоу делал все по собственной инициативе, исходя из  глубокой  внутренней  убежденности  в  превосходстве социализма над капитализмом. В радиопередаче для Америки в  октябре  1931   года он  заявил  (такая  шутка  могла сойти только великому Шоу): «В Лондоне сегодня стоит статуя Вашингтона,   завтра   в   Нью-Йорке   будет,   без   сомнения,   стоять статуя Ленина». Объективно, безусловно, такая деятельность Б. Шоу была на руку сталинскому руководству. (О приезде Б. Шоу в СССР см. подробнее: Р. Пейдж Арнот. Шоу и Советский Союз. Советская культура, 1956, 26 июля; Гражданская 3. Т. Бернард Шоу. М., 1965. С. 184—187; Хьюз Э. Бернард Шоу. М.,   1966.  С.  187—198;  Пирсон  X.  Бернард Шоу.  М.,   1972. С. 327—335.)
Факт переброски заключенных с Парандовского и Ухтин
223

ского районов лесозаготовок документально подтвердить пока невозможно. Ясно, что если такая передислокация была осуществлена в феврале 1931 года, то Б. Шоу никакого отношения к этому не имеет. Вместе с тем она могла быть связана с приездом весной или ранним летом 1931 года в Кемь некой «иностранной комиссии», о которой, действительно, есть упоминания. (См.: Чухин И. И. Каналоармейцы. С. 72; Витковский Д. Полжизни. Двадцатый век, альманах № 1. Лондон, 1976. С. 161.) Однако все эти сведения нуждаются в тщательной перепроверке.
13. Это очень примитивное объяснение. На самом деле причины начала строительства ББК были гораздо сложнее и глубже. (См.: Чухин И. И. Каналоармейцы. С. 18—25.) Кроме того, историю проектов канала можно проследить по крайней мере с 1800 года, не считая «Осударевой дороги» Петра I в 1702 году.
14. Решение о сооружении ББК было принято 18 февраля 1931 года. Непосредственно работы начались осенью того же года.
15. Кампания против принудительных работ в СССР началась на Западе еще в 1929 году. Она могла привести к запрету на ввоз леса из северных регионов европейской части СССР, т. к. здесь он добывался в том числе и заключенными. Это ощутимо ударило бы по валютным поступлениям, необходимым для индустриализации. Первым козырем со стороны Сталина и ОГПУ была поездка М. Горького в июне 1929 года на Соловки и его известный одноименный очерк. Деятельность Б. Шоу по защите СССР — звено в этой же логической цепи.
16. Тридцать седьмая — видимо, название дистанции или командировки.
17. Социалистическое соревнование ОГПУ стало впервые внедрять еще с сентября 1930 года.
18. Эти задачи действительно выглядят нелепо и, возможно, М. 3. Никонов-Смородин несколько преувеличивает. Однако не исключено, что братья по разуму Трофима Лысенко хотели преуспеть и в животноводстве.
19. Сотрудник еще Соловецкого питомника, один из старейших членов Соловецкого общества краеведения, которое объединяло некоторых ученых, попавших в СЛОН.
20. «Продажа» ГУЛАГом специалистов-заключенных гражданским организациям была довольно распространенным явлением. «Покупатель» выплачивал Управлению лагерей при таких сделках определенную сумму.
21. Личность Емельянова установить не удалось.
224

No comments:

Post a Comment